Пушкин А. - Диалоги - (исп.: Владимир Рецептер), (Зап.: 1973г.)
Запись с грампластинки Всесоюзной студии звукозаписи «Мелодия» - Литературная композиция подготовленная Владимиром Рецептером по произведениям Александра Сергеевича Пушкина -
- (1) - «Андрей Шенье» (отрывок)
- (2) - «Разговор книгопродавца с поэтом»
- (3) - «Жил на свете рыцарь бедный»
- (4) - «Сцена из Фауста»
- (5) - «Наброски к замыслу о Фаусте»
- (6) - «Моцарт и Сальери»
Владимир Эмануилович Рецептер (род.: 14 февраля 1935г., г. Одесса) - советский и российский актёр, режиссёр и писатель, пушкинист. Народный артист РФ (2003), Лауреат Государственной премии РФ (2000) и Премии Президента РФ (2018). Член Всероссийского театрального общества (1960), Союза писателей СССР (1979) и Союза кинематографистов СССР. Член редакционного совета журнала «Театральная жизнь», член Союза писателей Санкт-Петербурга и Международного ПЕН-клуба.
Автор композиции - Владимир Рецептер.
Музыка - В. Камилов.
Иллюстрации:
В.Рецептер
P. S.:
Владимире Рецептера зрители и слушатели знают не только по спектаклям Ленинградского Большого Драматического театра им. М. Горького и кинофильмам, но и по выступлениям на эстраде. Основная форма этих его выступления - моноспектакль, то есть такой спектакль, где один артист исполняет вся роли. Это своеобразный и чрезвычайно сложный жанр, предполагающий в исполнителе не только высокую одаренность в двух разных искусствах - актёра и чтеца. Мы испытываем совершенно особого рода художественное наслаждение, присутствуя при чудесных превращениях в самых разных героев одного-единственного артиста, который, при всей неподдельности своих метаморфоз, остается тем не менее самим собой и именно своею творческой личностью объединяет все создаваемые им «лица» в проникнутое единым пафосом, глубоко осмысленное целое. Он как бы поднимает на свои плечи весь тот груз связанных с произведением философских, нравственных, эстетических проблем, который в обычном спектакле распределяется между многими людьми. Тут нужны, кроме большого таланта, еще и высокая культура, деятельная и целеустремленная творческая воля, глубина и масштабность мышления, - требуется, короче говоря, быть не просто исполнителем, но творцом. Не случайно жанр этот сравнительно редок. Не случайно и то, что артист В. Рецептер соединяет в своем лице также и режиссера, и составителя самих сценических композиций, являясь не только исполнителем, но и, в известном смысле, автором своих моноспектаклей. Три созданных им программы - Шекспир («Гамлет»), Пушкин («Диалоги»), Достоевский («Лица») - образуют своего рода философскую трилогию о смысле жизни, о добре и зле, о высоком назначении человека. Быть может, нет ничего сложнее для исполнения, чем Пушкин. Причин много, одна из них - в редкой объективности и беспристрастности, с какими поэт воссоздает конфликты действительности. Он стремится предъявлять нам не свои субъективные соображения по поводу проблем бытия, а сами эти проблемы во всей их истине и во всея сложности. Творчество Пушкина - это вопросы, а не ответы, изучение, а не решение; все стороны изучаемого конфликта пользуются его равным вниманием, «Никакою предрассудка» никакой любимой мысли. Свобода», - так формулирует Пушкин одно из требований, предъявляемых «драматическому писателю», но сам следует этому требованию везде, предполагая, таким образом, в исполнителе редкое сочетание художественной страсти с непоколебимой объективностью. Особенно наглядно этот принцип проявляется в произведениях драматических (такова трагедия 1830 года «Моцарт и Сальери») и написанных в драматической форме, хотя для сцены и не предназначенных, - «Разговоре книгопродавца с поэтом» (1824 год), «Сцене из Фауста» и набросках к замыслу о Фаусте (1825 год). Как известно, собеседники, изображенные в этих «диалогах», разговоры ведут очень важные и мнения высказывают очень разные. Нетрудно поддаться искушению расставить акценты так, чтобы, очернив одних персонажей, обелить других: например, разоблачить Книгопродавца как торгаша, Мефистофеля - как низкого циника, Сальери - как злодея-завистника, противопоставив им благородного и бескорыстного Поэта, Фауста-страдальца, Моцарта-жертву. И во всем этом будет доля правды. Можно наоборот: Книгопродавца представить человеком умным и трезвым, понимающим сложность реальной, жизни, а Поэта - беспочвенным романтиком; Мефистофеля - беспощадным критиком, раскрывающим прекраснодушному Фаусту его слабости и пороки; Сальери - трагическим страдальцем рядом с занятым своими «райскими песнями» «херувимом» Моцартом. И во всем этом тоже будет доля правды. И в обоих случаях доля эта будет тем меньше, чем больше трактовка будет основываться на желании присвоить «выигрыш» той или другой «стороне». Пушкин искал не выигрыша, а истины. В его художественном мире истина - слишком великая вещь, чтобы принадлежать кому-либо персонально. Но ведь каждый человек, каждый герой хотел бы верить, что именно он обладает всей полнотой истины. И в этом противоречии - трагизм диалогов, включенных Рецептором в его композицию. В каждом из диалогов мы сталкиваемся с ситуацией «порочного круга». Поэт, отстаивающий свою свободу от посягательств «века-торгаша», вынужден «во имя» свободы повиноваться логике этого века, покупая свободу у него же. Фауст, как и Поэт, пришел к тому, от чего силился бежать, - вместо счастья и смысла нашел бессмыслицу и тоску. В споре, где на кон поставлена бессмертная душа Фауста, Мефистофель готов торжествовать победу. Чтобы вернуть беса к повиновению, Фаусту необходимо задать ему «задачу», то есть чего-нибудь пожелать. Но желаний тоже не осталось, и, чтобы избежать поражения и избавиться от мучительного ощущения бессмыслицы, Фауст вынужден отдать поистине бессмысленный приказ. Круг повторяется снова и снова в судьбе Моцарта и в механизме зависти Сальери. Убегая от «черного человека», Моцарт, которого Рецептер впервые в сценической истории трактует остро-трагедийно, приходит к Сальери, чтобы убедиться, что это друг, а не враг, а находит именно «черного человека» - судью и палача. Ибо Сальери слишком любит искусство - на свой фанатический и эгоистический лад, - чтобы смириться с несправедливостью неба, даровавшего гений не тому, кто, по мнению Сальери, заслуживает гениальности. Рецептер ярко обнажает важнейшую особенность всех этих диалогов, состоящую в том, что, эмоционально будучи «на стороне» одних героев, мы в то же время чувствуем огромную убедительность того, что говорят другие. В самом деле, подвижничество в искусстве, не вознагражденное гениальностью, - не страшная ли это трагедия ? «Доволен будь ты доказательством рассудка», - говорит Мефистофель, и в его разоблачениях есть жуткая правда. «Внемлите истине полезной», - убеждает Книгопродавец, и в его рассуждениях, несмотря на расхожие пошлости, которыми он просто-напросто провоцирует Поэта, вызывая его на спор, немало поистине верного и мудрого. Но когда «полезные» истины подавляют человеческую душу, зло начинает побеждать. Тогда Сальери-человек отступает перед Сальери-«теоретиком» и совершает преступление; тогда звонкий ямб Поэта превращается в смиренную «деловую» прозу. И в ответ на неотразимые разоблачения Мефистофеля у Фауста не остается ничего, кроме отчаянного вопля: «Сокройся, адское творенье ! Беги от взора моего !». В каждом из диалогов - своего рода «ситуация искушения». Искушение подозрительности - в трактовке Рецептора - у Моцарта; искушение Поэта - соблазн получить свободу «за злато»; искушение Фауста - соблазн, очертя голову, броситься в бездну бесповоротного цинизма; искушение Сальери - подменить собою «небо», раз уж «правды нет - и выше». Но в человеческой душе есть сила посильнее и холодного рассудка, и бушующих страстей. В контексте пушкинского творчества - и в контексте всей композиции - слова: «Сокройся, адское творенье !» - да и вся «ситуация искушения» - переосмысливается так:
- Всё дам тебе, если падши поклонишься мне.
На что следует ответ:
- Отойди от меня. Сатана.
Требовать обоснования такого ответа «доказательствами рассудка» так же бессмысленно, как спрашивать о том, «что есть истина», в то время как истина перед тобой. Та рукопись, которую побежденный в споре Поэт отдает Книгопродавцу, оказывается у Рецептера пушкинским стихотворением «Жил на свете рыцарь бедный». Из финала диалога, окончившегося так ясно и «логично», выплывает нечто неожиданное, непостижное уму - стихи о человеке, который не может возразить «духу лукавому» потому, что не умеет обосновать свою любовь и веру и спорить о них, а просто верит и любит; о человеке, который «богу не молился» потому, что взял небо в свое сердце. Эти стихи - не реванш и не аргумент в споре. Это великие стихи, написанные Поэтом, и потому они - истина снимающая спор. Есть «небо в сердце». И потому Книгопродавец говорит в «веке-торгаше» не с торжеством, а с горечью; и потому Фауст испытывает благодетельное чувство стыда; и трагический Моцарт к концу действия просветлеет; и никакая логика не спасет Сальери от сознания совершенного злодейства: и диалог в котором победил Книгопродавец, закончится стихами Поэта. Всё это играет один человек. И здесь есть особый смысл. Перед нами - не только и не столько диалоги разных героев сколько диалог человека с самим собою, ибо в каждом человеке порой спорят Поэт и Книгопродавец, Фауст и Мефистофель, Моцарт и Сальери. В набросках к замыслу о Фаусте Смерть издевательски говорит Фаусту, обыгранному ею в карты: «Ведь мы играем не из денег, а только б вечность проводить !». Слова эти странно похожи на слова Поэта, мечтающего творить «из вдохновенья, не из платы». Рецептер от лица Смерти иронизирует, а от своего лица, всем своим спектаклем, говорит: вот жизнь, жизнь-игра «из платы», «из денег», «из пользы», - а вот вечность. Вот логика, вот рассудок, вот страсть, - а вот небо. Как их совместить ? На такие вопросы нет исчерпывающего и навсегда данного ответа. Пушкинский спектакль Рецептера не отвечает, а спрашивает. Он говорит о диалоге человека со своею совестью, одном диалога, вечном и мгновенном, рождающем истину в муках. - В. Непомнящий -
- (1) - «Андрей Шенье» (отрывок)
- (2) - «Разговор книгопродавца с поэтом»
- (3) - «Жил на свете рыцарь бедный»
- (4) - «Сцена из Фауста»
- (5) - «Наброски к замыслу о Фаусте»
- (6) - «Моцарт и Сальери»
Владимир Эмануилович Рецептер (род.: 14 февраля 1935г., г. Одесса) - советский и российский актёр, режиссёр и писатель, пушкинист. Народный артист РФ (2003), Лауреат Государственной премии РФ (2000) и Премии Президента РФ (2018). Член Всероссийского театрального общества (1960), Союза писателей СССР (1979) и Союза кинематографистов СССР. Член редакционного совета журнала «Театральная жизнь», член Союза писателей Санкт-Петербурга и Международного ПЕН-клуба.
Автор композиции - Владимир Рецептер.
Музыка - В. Камилов.
Иллюстрации:
В.Рецептер
P. S.:
Владимире Рецептера зрители и слушатели знают не только по спектаклям Ленинградского Большого Драматического театра им. М. Горького и кинофильмам, но и по выступлениям на эстраде. Основная форма этих его выступления - моноспектакль, то есть такой спектакль, где один артист исполняет вся роли. Это своеобразный и чрезвычайно сложный жанр, предполагающий в исполнителе не только высокую одаренность в двух разных искусствах - актёра и чтеца. Мы испытываем совершенно особого рода художественное наслаждение, присутствуя при чудесных превращениях в самых разных героев одного-единственного артиста, который, при всей неподдельности своих метаморфоз, остается тем не менее самим собой и именно своею творческой личностью объединяет все создаваемые им «лица» в проникнутое единым пафосом, глубоко осмысленное целое. Он как бы поднимает на свои плечи весь тот груз связанных с произведением философских, нравственных, эстетических проблем, который в обычном спектакле распределяется между многими людьми. Тут нужны, кроме большого таланта, еще и высокая культура, деятельная и целеустремленная творческая воля, глубина и масштабность мышления, - требуется, короче говоря, быть не просто исполнителем, но творцом. Не случайно жанр этот сравнительно редок. Не случайно и то, что артист В. Рецептер соединяет в своем лице также и режиссера, и составителя самих сценических композиций, являясь не только исполнителем, но и, в известном смысле, автором своих моноспектаклей. Три созданных им программы - Шекспир («Гамлет»), Пушкин («Диалоги»), Достоевский («Лица») - образуют своего рода философскую трилогию о смысле жизни, о добре и зле, о высоком назначении человека. Быть может, нет ничего сложнее для исполнения, чем Пушкин. Причин много, одна из них - в редкой объективности и беспристрастности, с какими поэт воссоздает конфликты действительности. Он стремится предъявлять нам не свои субъективные соображения по поводу проблем бытия, а сами эти проблемы во всей их истине и во всея сложности. Творчество Пушкина - это вопросы, а не ответы, изучение, а не решение; все стороны изучаемого конфликта пользуются его равным вниманием, «Никакою предрассудка» никакой любимой мысли. Свобода», - так формулирует Пушкин одно из требований, предъявляемых «драматическому писателю», но сам следует этому требованию везде, предполагая, таким образом, в исполнителе редкое сочетание художественной страсти с непоколебимой объективностью. Особенно наглядно этот принцип проявляется в произведениях драматических (такова трагедия 1830 года «Моцарт и Сальери») и написанных в драматической форме, хотя для сцены и не предназначенных, - «Разговоре книгопродавца с поэтом» (1824 год), «Сцене из Фауста» и набросках к замыслу о Фаусте (1825 год). Как известно, собеседники, изображенные в этих «диалогах», разговоры ведут очень важные и мнения высказывают очень разные. Нетрудно поддаться искушению расставить акценты так, чтобы, очернив одних персонажей, обелить других: например, разоблачить Книгопродавца как торгаша, Мефистофеля - как низкого циника, Сальери - как злодея-завистника, противопоставив им благородного и бескорыстного Поэта, Фауста-страдальца, Моцарта-жертву. И во всем этом будет доля правды. Можно наоборот: Книгопродавца представить человеком умным и трезвым, понимающим сложность реальной, жизни, а Поэта - беспочвенным романтиком; Мефистофеля - беспощадным критиком, раскрывающим прекраснодушному Фаусту его слабости и пороки; Сальери - трагическим страдальцем рядом с занятым своими «райскими песнями» «херувимом» Моцартом. И во всем этом тоже будет доля правды. И в обоих случаях доля эта будет тем меньше, чем больше трактовка будет основываться на желании присвоить «выигрыш» той или другой «стороне». Пушкин искал не выигрыша, а истины. В его художественном мире истина - слишком великая вещь, чтобы принадлежать кому-либо персонально. Но ведь каждый человек, каждый герой хотел бы верить, что именно он обладает всей полнотой истины. И в этом противоречии - трагизм диалогов, включенных Рецептором в его композицию. В каждом из диалогов мы сталкиваемся с ситуацией «порочного круга». Поэт, отстаивающий свою свободу от посягательств «века-торгаша», вынужден «во имя» свободы повиноваться логике этого века, покупая свободу у него же. Фауст, как и Поэт, пришел к тому, от чего силился бежать, - вместо счастья и смысла нашел бессмыслицу и тоску. В споре, где на кон поставлена бессмертная душа Фауста, Мефистофель готов торжествовать победу. Чтобы вернуть беса к повиновению, Фаусту необходимо задать ему «задачу», то есть чего-нибудь пожелать. Но желаний тоже не осталось, и, чтобы избежать поражения и избавиться от мучительного ощущения бессмыслицы, Фауст вынужден отдать поистине бессмысленный приказ. Круг повторяется снова и снова в судьбе Моцарта и в механизме зависти Сальери. Убегая от «черного человека», Моцарт, которого Рецептер впервые в сценической истории трактует остро-трагедийно, приходит к Сальери, чтобы убедиться, что это друг, а не враг, а находит именно «черного человека» - судью и палача. Ибо Сальери слишком любит искусство - на свой фанатический и эгоистический лад, - чтобы смириться с несправедливостью неба, даровавшего гений не тому, кто, по мнению Сальери, заслуживает гениальности. Рецептер ярко обнажает важнейшую особенность всех этих диалогов, состоящую в том, что, эмоционально будучи «на стороне» одних героев, мы в то же время чувствуем огромную убедительность того, что говорят другие. В самом деле, подвижничество в искусстве, не вознагражденное гениальностью, - не страшная ли это трагедия ? «Доволен будь ты доказательством рассудка», - говорит Мефистофель, и в его разоблачениях есть жуткая правда. «Внемлите истине полезной», - убеждает Книгопродавец, и в его рассуждениях, несмотря на расхожие пошлости, которыми он просто-напросто провоцирует Поэта, вызывая его на спор, немало поистине верного и мудрого. Но когда «полезные» истины подавляют человеческую душу, зло начинает побеждать. Тогда Сальери-человек отступает перед Сальери-«теоретиком» и совершает преступление; тогда звонкий ямб Поэта превращается в смиренную «деловую» прозу. И в ответ на неотразимые разоблачения Мефистофеля у Фауста не остается ничего, кроме отчаянного вопля: «Сокройся, адское творенье ! Беги от взора моего !». В каждом из диалогов - своего рода «ситуация искушения». Искушение подозрительности - в трактовке Рецептора - у Моцарта; искушение Поэта - соблазн получить свободу «за злато»; искушение Фауста - соблазн, очертя голову, броситься в бездну бесповоротного цинизма; искушение Сальери - подменить собою «небо», раз уж «правды нет - и выше». Но в человеческой душе есть сила посильнее и холодного рассудка, и бушующих страстей. В контексте пушкинского творчества - и в контексте всей композиции - слова: «Сокройся, адское творенье !» - да и вся «ситуация искушения» - переосмысливается так:
- Всё дам тебе, если падши поклонишься мне.
На что следует ответ:
- Отойди от меня. Сатана.
Требовать обоснования такого ответа «доказательствами рассудка» так же бессмысленно, как спрашивать о том, «что есть истина», в то время как истина перед тобой. Та рукопись, которую побежденный в споре Поэт отдает Книгопродавцу, оказывается у Рецептера пушкинским стихотворением «Жил на свете рыцарь бедный». Из финала диалога, окончившегося так ясно и «логично», выплывает нечто неожиданное, непостижное уму - стихи о человеке, который не может возразить «духу лукавому» потому, что не умеет обосновать свою любовь и веру и спорить о них, а просто верит и любит; о человеке, который «богу не молился» потому, что взял небо в свое сердце. Эти стихи - не реванш и не аргумент в споре. Это великие стихи, написанные Поэтом, и потому они - истина снимающая спор. Есть «небо в сердце». И потому Книгопродавец говорит в «веке-торгаше» не с торжеством, а с горечью; и потому Фауст испытывает благодетельное чувство стыда; и трагический Моцарт к концу действия просветлеет; и никакая логика не спасет Сальери от сознания совершенного злодейства: и диалог в котором победил Книгопродавец, закончится стихами Поэта. Всё это играет один человек. И здесь есть особый смысл. Перед нами - не только и не столько диалоги разных героев сколько диалог человека с самим собою, ибо в каждом человеке порой спорят Поэт и Книгопродавец, Фауст и Мефистофель, Моцарт и Сальери. В набросках к замыслу о Фаусте Смерть издевательски говорит Фаусту, обыгранному ею в карты: «Ведь мы играем не из денег, а только б вечность проводить !». Слова эти странно похожи на слова Поэта, мечтающего творить «из вдохновенья, не из платы». Рецептер от лица Смерти иронизирует, а от своего лица, всем своим спектаклем, говорит: вот жизнь, жизнь-игра «из платы», «из денег», «из пользы», - а вот вечность. Вот логика, вот рассудок, вот страсть, - а вот небо. Как их совместить ? На такие вопросы нет исчерпывающего и навсегда данного ответа. Пушкинский спектакль Рецептера не отвечает, а спрашивает. Он говорит о диалоге человека со своею совестью, одном диалога, вечном и мгновенном, рождающем истину в муках. - В. Непомнящий -
 |
 |
 |
 |
|
 |
   |
|
|
|
 |
|
|
|
|
 |
|
|
|
|
